Флавиан

Книги

Н-ск произвёл на меня просто целительное впечатление. Словно неожиданно в кладовке находишь своего, любимого в детстве, старого плюшевого Мишку - удивление и радость и наплыв трогательных воспоминаний.
Этот древнерусский городок с его одно-двухэтажными улочками, многими, чудом избежавшими большевистского динамита, древними церковками, доброжелательными жителями, чьи лица совершенно лишены каиновой печати московской "крутости" и жест-косердной обречённости, был трогателен и уютен. Мне, родившемуся и большую часть жизни проведшему в Сокольниках, он показал-ся какой-то настоящей родиной, той, которая, очевидно, глубоко живёт в сердце каждого русского человека.
Расслабившись, после сытного, за совершенно смешные для москвича деньги, обеда в местном "Погребке", я позволил себе полчасика погулять по старому центру города и полюбоваться кондовыми купеческими постройками, изукрашенными "наворочен-ной" резьбой карнизов и оконных наличников, прошёлся под длинной колоннадой торговых рядов. Затем посидел в заросшем черёму-хой и бузиной полузаброшенном маленьком парке высоко над неширокой и, какой-то кроткой, речушкой, глубоко вдыхая всей грудью неотравленный никакими промышленными монстрами воздух, и вместе с ним - удивительные для меня покой и безмятежность.
Тридцать километров до указанного мне четвёртого перекрёстка я проскочил одним махом.

* * *

Повернув, я увидел голосующую мне полную, опрятного вида, пожилую женщину, рядом с которой стояла стройная, даже по-жалуй худенькая (ох уж этот мужской взгляд!) миловидная девушка лет восемнадцати на вид с грустными глазищами, необычной глу-бины и яркости, пугливо выглядывающими из под надвинутого на самые брови светлого платка.
- Сыночек! Ты не в сторону Покровского едешь?
- В самое Покровское. Подвезти?
- Подвези голубчик, Христа ради. Услышал мои молитвы Никола, Угодничек Господень; послал нам тебя - ангела своего! Два уж часа стоим здесь с Катюшей и ни одной машины в ту сторону. Автобус-то в Покровское только по выходным регулярно хо-дит, и то благодаря батюшке Флавиану - убедил как-то начальство чтоб люди на всеночную да к обедне могли добираться. А по будням - беда. То один автобус в день, а то и не одного. Вот попутных и ждём да Николе Угодничку молимся - он путешествую-щим первый помощник.
- Садитесь, садитесь, заодно и дорогу покажете, я тут впервые.
- Катюшенька, милая садись туда, сзади, да сумочки прими, а я тут, с сыночком рядом устроюсь, спаси его Господь и Пре-святая Богородица!
Продолжая воркотать, женщина пропустила в глубь "Нивы" свою Катюшу, пристроила рядом с ней авоськи с баночками и свёрточками, и взгромоздилась рядом со мной, тут же тщательно пристегнувшись ремнём безопасности.
Тронулись. Попутчица справа оказалась словоохотливой.
- Сыночек, прости любопытную, ты не из Т- ска будешь?
- Из Москвы, матушка.
Мне вдруг почему-то захотелось назвать её этим, каким-то хорошим русским словом - матушка.
- Что ты, сынок! Я не "матушка", я - мирская. И, словно догадавшись о моём недоумении, пояснила:
- Матушками, сынок, в церкви монахинь зовут, вот как мать Серафиму, келейницу батюшки Флавиана, или супругу свя-щенника. А я - что, какая я матушка? Так - Клавка грешница.
- Клавдия значит. А по отчеству?
- Ивановна. Иван Сергеичем отца звали.
- Клавдия Ивановна, а вы отца Флавиана давно знаете?
- А ты сам-то, сынок, к нему никак едешь?
- К нему. Мы с ним в институте вместе учились. Отдохнуть пригласил.
- Слава Тебе, Господи! Правильно едешь! У батюшки дорогого Флавиана самое душе отдохновение и утешение. Я его по-читай шестой годок знаю, вот как впервой к нему с Катюшенькой приехала, с тех пор и знаю. Сильно замечательный батюшка. Любовь в нём к людям большущая! Бесы его сильно ненавидят.
За моей спиной глухо проворчала собака.
- Клавдия Ивановна, а места там, в Покровском, красивые?
- Сам сыночек увидишь, по мне, так там - рай земной, церковь - чудо замечательная, не закрывалась никогда, иконы ста-ринные намолённые, благодать несказанная, вокруг церкви матушка Серафима с Ниной, женой лесника, цветов насадила - что твоё Дивеево. Да сортов разных, ранних и поздних, цветут почитай от самой Пасхи и аж до после Покрова, красота, аромат стоит - как есть рай земной. Да вон за тем пригорочком уже и видно будет, почти уже и приехали. Слава тебе Господи за всё! Молитвами свя-тых твоих и батюшки отца Флавиана, помилуй и спаси нас!
Собака сзади снова приглушённо зарычала.
И вдруг, одновременно с пронизавшим меня ледяным холодком, в мозгу ясно высветилась мысль: "Откуда в машине взялась собака?"
Во мгновение ока в памяти моей промелькнули все виденные мною фильмы ужасов, в которых красивые девушки превращают-ся в волков, вампиров и прочую нечисть. Мне "поплохело".
С замиранием сердца я заставил себя посмотреть в зеркало заднего вида, ожидая увидеть вместо миловидной Катюши всё что угодно. Катюша была на месте. Глаза её были опущены вниз, губы слегка шевелились. Прислушавшись сквозь гул мотора, я услышал: "Господи помилуй, Господи помилуй…"
Я скосил глаза на Клавдию Ивановну, безмятежно копающуюся в кошёлочке, и немного успокоился.
Машина взобралась на вершину поросшего разнотравьем пригорка и передо мной открылся очаровательный, типично средне-русский, неброский, но удивительно красивый пейзаж. На берегу довольно большого озера с вытекающей из него узкой вертлявой ре-чушкой, словно грибы на полянке, виднелись, там и тут выглядывающие из яблоневых садов, крытые дранкой крыши некрашенных деревянных домиков отсвечивающих характерным для старого выветренного дерева серебристым оттенком. На первый взгляд, домов было не больше тридцати - сорока.
В центре селения белела небольшая пятиглавая церквушка с шатровой колоколенкой, очевидно семнадцатого, а может и шест-надцатого века (в конце концов не искусствовед же я, хоть и пролистал с десяток альбомов по древнерусской архитектуре), похожая на игрушечную своей нарядной узорчатостью и свежей побелкой.
- Матушка Владычица! Святым Твоим Покровом не остави нас! - вздохнула перекрестившись Клавдия Ивановна - вот оно - Покровское, сейчас сынок через мостик, потом за горочку и налево, мимо колодца, а там и храм и батюшка дорогой.
Следуя указаниям "штурмана" я подкатил к сверкающим на солнце белизной церковным воротам с кованными решётчатыми створками закрытыми на замок, который стал бы гордостью экспозиции любого музея кузнечного искусства.
За воротами я увидел вход в колокольню обрамлённый роскошным цветником, в котором бросались в глаза гигантские мальвы всех самых невообразимых оттенков.
Предоставив Клавдии Ивановне самой выкарабкиваться из, не самой, для неё, удобной дверцы, я молодецки выскочил из-за ру-ля, откинул водительское сиденье и галантно подал руку симпатичной Катюше. Она не отвергла мою любезность и осторожно выбра-лась наружу вцепившись в моё запястье необычайно холодными, подрагивающими как в ознобе, неожиданно сильными пальцами. Ог-ромные глаза её как-то вдруг потускнели, а зрачки разширились до предела. На хорошеньком лице её застыла гримаса, как бы от зуб-ной боли, что-то похожее на сдавленный стон вырвалось сквозь стиснутые побелевшие губы.
- Приехал! Ну ты брат и быстро! Мы тебя к вечеру ждали. О! Д ты и пассажиров знакомых привёз. Заходите, с миром принимаем! - голос Флавиана-Андрея вывел меня из тревожных размышлений о том, не придётся ли сейчас ехать за врачом, или, ещё хуже, вести заболевшую Катюшу в больницу.
- Здравствуй Ан… отец Флавиан! Сейчас, сумки возьмём. Машину здесь оставить можно?
- Оставляй, можешь не закрывать даже. Кроме кошки никто не залезет - не Москва тут.
Мой бывший однокурсник выглядел гораздо свежее и радостнее, чем в прошлую встречу, видно было, что здесь он прекрасно чувствует себя в привычной, явно благоприятной для него атмосфере. Он подошёл, прихрамывая, и распахнул калитку:
- Добро пожаловать! Катюша, сможешь сама зайти?
- Пошёл ты… гад, гад, гад! Флавиашка мерзкий! Опять жечься будешь?! Жгись, жгись! Мы тебе пожгёмся!!!
Я просто остолбенел от ужаса, услышав этот, вырвавшийся из страшно оскалившегося Катюшиного ротика, исполненный нече-ловеческой ненависти, остервенелый, не крик даже, а рёв звериный. Вновь мгновенным холодом прохватило от спины всё моё естест-во. Я замер в шоке, не понимая - что происходит.
Девушку словно втиснули в решётку воротной створки, её худенькие пальчики вцепившиеся в прутья решётки были совершен-но белы от напряжения, тело вздрагивало как будто от сильных ударов, хриплый м у ж с к о й, явно н е е ё, голос надрывно кричал:
- Катька! Дура! Беги отсюда! В больницу беги, хочу в больницу! Беги, дура! Я уколов, уколов хочу! Флавиашка гад! Ай! Сергий идёт! Ненавижу! Ненавижу! Всех ненавижу! В огонь вас! Всех в огонь! Ненавижу!
Обернувшись, я увидел отца Флавиана, очевидно уже сходившего куда-то, так как на нём был одет какой-то длинный сдвоен-ный фартук с крестами и короткие нарукавники, тоже с крестами. В руках он нёс маленький мешочек из золотой парчи и небольшую потёртую книжку. Вид его был деловит и спокоен.
Парализованный происходящим я безмолвно созерцал.
Едва Флавиан подошёл к несчастной, бьющейся о решётку девушке, как с голосом произошла разительная перемена:
- Не надо, Флавиаша, не жгись - голос зазвучал тихо, с ласковыми доверительными нотками - ну зачем ты с нами так! Не трогай нас - здоровым будешь, денег много дадим, епископом станешь!
Флавиан не обращая внимания на эту перемену, быстро положил на голову несчастной девушки свой золотой мешочек и тут же накрыл его концом своего фартука, прижав к Катюшиной голове. Раскрыв, очевидно, заранее заложенную в нужном ему месте книгу, он начал быстро и негромко речитативом:
"Бог богов, Господь господей…" Страшный вопль сотряс напряжённый воздух:
- Не выйду! Ай! Сергий! Ай! Не жгись! Не выйду! Флавиашка, гад! Ай! Сергий! Не выйду! Всех в огонь! Ненавижу!!!
Невзирая на эти леденящие кровь крики, на биение и судороги напрягшегося девичьего тела, отец Флавиан продолжал читать свою молитву, и с каждой фразой крики становились реже, судороги тише, и вдруг - точно из неё внезапно выдернули стержень - Катя охнула и, как подрубленная, рухнула к ногам Флавиана. Он, как ни в чём ни бывало, закрыл свою книжку, сунул её в бездонный кар-ман своей широченной рясы, со вздохом нагнулся, поднял из травы упавший с головы Катюши золотой мешочек, перекрестился, неж-но поцеловал его, и с удовлетворением произнёс:
- Благодарю тя, отче преподобне, яко не оставляешь нас еси.
Затем с улыбкой повернулся комне:
- Испугался? В первый раз всегда страшно. Да, в общем-то, и не только в первый.
Я, потрясённый только что виденным, начиная приходить в себя, спросил: - Андрей, это что вообще сейчас было?
- Не Андрей, а Батюшка! Батюшка отец Флавиан! - старая знакомая вновь появилась неизвестно откуда - беса батюшка сейчас прогнал из Катеньки, вот что было! С приездом, молодой человек!
- Не я, мать Серафима, прогнал, сколько раз тебе повторять, а Господь, молитвами преподобного Сергия. Здесь - он пока-зал мне тот парчёвый мешочек - мощевик с частицей мощей преподобного Сергия Радонежского. Он против бесов великий побе-дитель был. Они ещё при земной его жизни, от одного его приближения разбегались. И сейчас его жутко боятся, когда он, по мо-литве к нему, помочь приходит. А уж мощи его для них - уголь раскалённый. Да, собственно, ты сейчас и сам всё видел.
- Да, уж… батюшка Флавиан… видел. Чуть головой не повредился. А у тебя здесь часто такое?
- Бывает. Да ты не бери в голову. Расслабься. Я тебе потом про всё это объясню. Пойдём с дороги чай пить. Мать Серафи-ма! Поставь самоварчик!
- Уже стоит, батюшка, может гостям борщичка с дороги, поди оголодали?
- Вот это правильно, мать! Давай им борщичка твоего монастырского. И рыбки какой-нибудь. Извини Алёша - мы мяса не едим. Я тебя потом к Семёну леснику на довольствие поставлю, уж он тебя утешит и дичинкой и домашнинкой, в общем обижаться не будешь. А, пока уж, нашего монашеского постного борщичка похлебай для разнообразия.
За разговором все, казалось, забыли о несчастной Катюше, продолжавшей лежать без чувств в траве у ворот. Даже, явно обо-жающая её, Клавдия Ивановна, не обращая на Катюшу ни малейшего внимания, спокойно разбирала свои, вынутые из "Нивы" авоськи.
Я нагнулся было помочь ей подняться, но её тело абсолютно безжизненно повисало при попытках приподнять её из травы.
Флавиан подошёл:
- Алёша, подожди - и взяв её за руку - Екатерина, встань!
И тотчас же тело девушки выпрямилось, и она прямая, словно оловянный солдатик поднялась на ноги. Глаза её открылись и, наполнившись благодарными слезами, сияя радостным светом устремились на отца Флавиана.
- Батюшка, дорогой! Спаси Вас Господи! Здравствуйте батюшка! Благословите!
- Здравствуй Катюша! - и осеняя её, как-то хитро сложенными пальцами правой руки, крестообразно касаясь лба, сложен-ных ладошек, правого и левого плечей произнёс: - Благодать Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа на рабе Божией Екате-рине! Христос посреди нас!
- И есть, и будет, батюшка!
- К Причащению готовишься?
- Постилась, батюшка. Сегодня каноны начну читать.
- Ну помогай Господь. Готовься. Клавдия! Ты там совсем закопалась! Бери Катюшку, идём трапезничать!
- Идём, батюшка, любимый наш, идём! Сейчас вот только рыжики никак не найду к столу-то, любимые ваши. Ох грешни-ца я окаянныя! Не благословилась ещё! Благослови честный отче и прости меня грешную!
- Благодать Господа нашего… Флавиан повторил своё благословение преподанное Катюше.
- И есть и будет! Вспомнила батюшка, они в пакете, я его ещё из машины не вынула!
И громко чмокнув благословившую руку, она переваливаясь словно утица, побежала к оставленной за воротами машине.

* * *

После неплотного, но какого-то, уж очень вкусного, ужина ("борщичок" и караси, жареные матерью Серафимой в сметане, бы-ли просто "нечто") мы с отцом Флавианом сели передохнуть в маленькой, очень изящно и со вкусом вырезанной деревянной беседке (золотые у Семёна руки - вздохнул Флавиан) в уютном уголке церковного садика-дворика.
- Слушай… отец Флавиан! Объясни ты мне, Бога ради, что это всё-таки было с Катей, у меня из головы никак не идёт этот крик жуткий, ведь и голос-то, явно не её был. Как такое может быть? Она что, психически больная?
- Одержимая она.
- Что такое одержимая? Переведи на понятный, мне безбожнику, язык.
- Попробую Алёш; вот ты представь себе, что к тебе в квартиру ворвались бандиты, избили тебя, связали. Валяешся ты на полу безпомощный, а они из твоего холодильника продукты едят, твоё вино пьют, по твоему телефону мобильному разговаривают. А ты лежишь связанный с кляпом во рту и ничего сделать не можешь. Вот в этом положении ты и есть одержимый. То есть тот, ко-го держат в своей власти. Как раба. Так вот "бандиты" эти - бесы. А квартира - тело человека. Ясно?
- Нет. Кто такие бесы? Это что, как в сказке, чёртики такие с рожками и копытцами, что-ли?
- Нет, конечно. Если уж с художественными произведениями сравнивать, то уж лучше с фильмами ужасов, помнишь, как там демонов изображают?
- Помню. Иногда очень даже впечатляюще, аж холодит.
- А, когда Катя кричала, не холодило?
- Ещё как! Был момент, думал меня от ужаса парализует.
- Вот видишь - чувство одно и тоже возникает, а почему?
- Почему?
- Да, потому что те киношные демоны почти что с "натуры" изображены. И многие среди режиссёров и художников гол-ливудских с ними - бесами, личный опыт общения имели - кто через наркоту, кто через занятия оккультизмом. А, некоторые, так сознательно им и служат. Только, самый впечатляющий киношный образ - лишь жалкое подобие того, что бесы в реальности из себя представляют. Примерно как - рисунок и оригинал. Да, собственно, ты это немножко и сам ощутил. Ты ведь видел, как у Кати лицо изменилось?
- Видел.
- А голос был чужой?
- Чужой.
- Ну, а чей же, учитывая все сопутствующие ощущения?
- Наверное, его - демона… Тьфу! Слушай, я сейчас, кажется в бесов поверю… Но, подожди! Вот ты говорил про одержи-мость на примере квартиры и бандитов. Звучит убедительно. Но… А, если я дверь не открою - никто ко мне и не ворвётся. Дверь у меня, к примеру, стальная и глазок есть. Я же сначала посмотрю в глазок, а потом уж - либо пущу, либо нет. Где же тут сходство?
- Самое прямое. Я недавно в газете читал… что ты так посмотрел? Я газеты некоторые иногда читаю, как пастырь я дол-жен иметь информацию о том мире, в котором моя паства живёт. Прочитал я, что квартирные грабители начали новый трюк при-менять. Они и раньше, то - почтальонами прикидывались, то сантехниками или электриками. А тут, звонят тебе, например, в дверь. Ты в глазок свой смотришь, а за дверью симпатичная молодая девушка стоит с букетом цветов. Ну, ты подумаешь - этажом ошиб-лась или подъездом, надо ей помочь, подсказать, а то, может, по холостяцки и в гости пригласить. Открываешь дверь, а с боков - "братки" стриженные, ты и охнуть не успел. Также и в духовной жизни. Бесы, они же тебе хари-то свои страшенные не покажут сразу. Они тебе симпатичненький грешок какой-нибудь, заманчивый предложат, вроде: кольнись героинчиком - удовольствие по-лучишь, а не пронравится, мол, так и не будешь больше. Главное - попробуй, дверь в душу приоткрой, ну хоть щёлочку. А осталь-ное для них - дело техники, опыт у них многовековой.
- Слушай, а как же Катя, она что, тоже сама эту дверь открыла?
- Катя? Катя… сама конечно, бедняжка. Так, чтобы как она - сразу одержимой стать - не часто, слава Богу, бывает. Это надо по крупному "подставиться", чтобы бес сразу вошёл. А она подставилась. Только прошу тебя, тут секрета правда нет, то, что я тебе про неё расскажу, это весь К-ч знает, история громкая была. Ты, главное, при ней вида не подавай, что знаешь, ей и так тяж-ко людям в глаза смотреть, не считая от беса мучений.
- Я постараюсь.
- Постарайся. Так вот: она в пятнадцать лет сиротой осталась, мать от пьянства умерла, а отца она сроду и не знала, дру-гих родных нет, а чиновникам наплевать. И братик у неё был, шести лет. Вот они вдвоём в квартире и жили. Сам понимаешь для наркоманов К-ских их квартирка местечко лакомое.
- Вот и подсадили девчонку на иглу. Как обычно - первая доза бесплатно, потом, как втянулась - квартира притоном ста-ла, каких мерзавцев там только не побывало, за героин и девственность продала. А один раз, во время ломки, братика своего каким-то "чёрным" за "дозу" отпустила.
- Чёрным - это кавказцам, что-ли?
- Этого даже следователи не выяснили. А она и описать не смогла, "чёрные", говорит, были и всё. Вот и понимай как хо-чешь - то ли негры, то ли кавказцы, то ли ещё кто. Одним словом нашли его через день в парке мёртвого, всего исколотого и обес-кровленного. Она его когда в морге увидела - сознание потеряла и четыре дня в себя не приходила, мальчишечку умученного так без неё и похоронили. А очнулась уже такая, как сейчас. Одержимая. Бес ведь не просто так входит в человека, чтобы только поси-деть. Его задача всё существо человека, и душу и тело, погубить. В вечные муки ввергнуть. Вот и с Катей также. Сейчас уж четвёр-тый год как полегче стало. А то ведь, поначалу, два раза вены резала, из петли вынимали, под машину кидалась. Для бесов ведь лучше нет, чем человека до самоубийства довести - адские муки обеспечены. Счастье Катюшки, что Господь ей Клаву послал, иначе погибла бы точно.
- А Клавдия Ивановна кто ей будет, родственница?
- Да нет. Просто раба Божья, сестра во Христе. Клавдия после выхода на пенсию санитаркой подрабатывала в "психуш-ке", куда Катю уложили после очередной попытки самоубийства. Она, как Катюшкину историю узнала, очень её пожалела. Так вместе из больницы и ушли - одна выписалась, другая уволилась. У Клавдии и живут вместе с тех пор. Она Катюшку и с Богом по-знакомила и в Церковь привела. Возит несчастную по святым местам, молится за неё, дай-то Бог, чтобы все за своими родными так ходили, как Клавдия за Катюшей.
- А, скажи, отец Флавиан, что ж Катя теперь всю жизнь так мучиться будет?
- Господь знает. Хотя, когда были они в Почаеве, это монастырь такой на Украине, они туда к старцу ездили, к схиигуме-ну Г-лу, чтобы про Катину беду спросить, встретила их у ворот монастыря юродивая, смотрит на Катю и поёт: "шесть годочков - Мишеньке, шесть годочков - Катеньке". Спела несколько раз, перекрестила Катю и убежала. Братика её, как раз, Мишей звали и было ему шесть лет. Толковать-то слова блаженной можно, конечно, по-разному, но, возможно, что Катюше Господь шесть лет за её грех судил мучимой бесом быть. Однако утверждать это не возьмусь, мне, грешнику, Промысел Божий не открыт. А старец, кстати, их не принял. Передал через келейника, что они уже получили то, зачем приехали. А что он имел в виду: то-ли Благодать Божью от мощей Иова Почаевского, то-ли эти слова блаженной - понимай, как знаешь. Ну, ему видней, отчего он так сказал.
- Слушай, а то, что ей сейчас легче стало, это надолго?
- Как Бог даст. Может на месяц-другой, а может и на недельку. Тут не предскажешь.
- Всё! Батюшка, отец Флавиан! Все контакты в голове уже оплавились. А я-то, свои проблемки за беды считал! Ну, уж ес-ли это не "шоковая терапия", то я уже ничего в жизни не понимаю. Всё. Перегруз. Отпусти, как говорят, душу на покаяние. Мне бы сейчас сто грамм и в койку. Я "готов". Вон уж и темнеет.
Флавиан порылся в недрах своего бездонного поповского кармана, извлёк оттуда, какой-то крошечный для его ручищи, теле-фон, нажал кнопку.
- Семён! Бог благословит. Ты в лесу? Дома? Сейчас к тебе мать Серафима одного раба Божия приведёт, приюти, Христа ради. Скажи Нине, что я благословил ему сто грамм той, которая у неё на зверобое с мятой. И груздочка, да капустки с клюковкой, ну, она сообразит. А спать положи его на чердаке в сенцо, московский дух выветривать. Спаси тя Господь с твоей благоверной Ни-ночкой.
Так, как я спал в эту ночь, я спал только в далёком детстве.